«Упремся – Разберёмся» – Артём Акшинцев
Что может человек, который верит в смерть
Артём Акшинцев — глава и вдохновитель научно-популярного экспедиционного клуба Russian Travel Geek. Учёный-эколог, изучает экстремофильную гидробиоту. Руководитель Первой научно-популярной библиотеки и портала nauchka.ru. Спикер ТedX и победитель Science Slam Moscow.
Участник автономной двухмесячной экспедиции к «Полюсу Недоступности» Камчатки. Организатор и участник многих экспедиций. Прошёл пешком более 8000 тысяч километров по Камчатке, Исландии, Танзании и другим регионам мира.
В скором времени отправляется вместе с группой в экспедицию на Шпицберген, где проживает более 3000 белых медведей.
Ты помнишь, какая смерть в твоей жизни была первой?
Смерть моего отца, потому что, когда я родился, он уже умер. Он умер за семь месяцев до моего рождения, в мае, а я родился в январе. Он погиб задолго до моей смерти, — оговаривается Артём.
Когда ты начал понимать, что такое смерть, что она существует?
Первое такое воспоминание — это когда бездомный умер. Это первый труп, который я увидел. Он был похож на резинку, потому что закоченел на морозе. Была зима, он лежал на футбольной площадке около дома. Ну да, было так себе. Я увидел, что с него какие-то чуваки уже сняли ботинки и куда-то унесли. Тело мёртвое воспринимается не как человек — это сто процентов. Ты воспринимаешь его просто как мясо, а живого человека — не как мясо.
Было страшно?
У меня никогда не было страха мёртвого тела. Ну мёртвое и мёртвое, как обёртка. Как от конфеты обёртка осталась, что, ты её бояться будешь?
Я себе выработал позицию. У меня очень религиозная мама, но я не придерживаюсь концепции, что там люди имеют душу, ещё что-то.
Упрёмся — разберёмся. Я не знаю, есть душа или нет души.
То есть, это позиция агностицизма, того, что ты не можешь выносить суждение о чём-то, не имея перед собой фактов. И поэтому пока фактов нет, что об этом думать? Когда факты появятся, тогда обдумаем.
И тут есть интересная штука.
Когда бы я ни умер, мне будет это интересно: либо ты растворяешься в ноосфере, либо твоя душа уносится куда-то, либо ещё что-то…
Потому что над этим бьются всю историю человечества, и действительно, никто не может дать себе расчёта простым кинжалом.
Шекспир?
Да, он не зря писал. И это правильно, что в школе дают читать Шекспира и учить Гамлета. Это базовая точка: Шекспир — мегаумный мужик, жил давно и тоже ни фига не понимал.
А кого первого из близких ты увидел мёртвым?
Первой сильной смертью, которая повлияла на меня, стала смерть моего друга. В десятом классе у меня был одноклассник, с которым мы со школы дружили, всю школу дружили, все дела. И он покончил с собой. Вся история, связанная с ним, с его смертью, с тем как мы ездили в морг, где его кремировали, прощание, это было прям такое.
Было очень много непонятного.
Было непонятно, почему он это сделал. Потом я нашёл причины в биологии и так далее, но сам момент, когда он покончил с собой... Есть Саша — и вдруг он уже лежит, и не он это, а какая-то восковая кукла.
Это забавное различие живого человека и мёртвого. Ты его видишь, понимаешь, что это тело твоего друга, но это восковая кукла. Это было ну прямо такое мощное влияние на меня тогда, я начал писать стихи почему-то. То есть, меня как-то вообще пробило на всю эту тему. Это много значило для всей нашей тусовки, потому что мы всегда тусили вчетвером, в школе у меня было четверо друзей. Мы общаемся и сейчас, и всех его смерть изменила.
А что в тебе изменила смерть?
Мы учились в физмат классе: там 11 мальчиков, одна девочка и прямо очень суровая учительница по физике. И к нам в школу пришли ребята с Летней Школы, начали отбирать ребят в ЛШ. Отобрали Сашу, потому что он был лучшим в классе, и я тоже пошёл. Я не был лучшим в классе, просто мне захотелось.
Так вышло, что я поехал, а Саша нет. Что-то там из-за семьи и что-то ещё. Вот после этого, когда я съездил на ЛШ, для меня завертелась большая история. Когда я тогда вернулся уже осенью, он покончил с собой, и было ощущение, что нужно жить за себя и за него тоже. И поэтому я сразу начал… взялся за голову, потому что подумал, что нужно жить, стараясь по максимуму.
Как можно жить за другого человека?
Есть история с отмщением, такая древняя история, что если кто-то убил твоего родича, то пока ты не отомстишь этому человеку, твой родич не может быть упокоен. То есть, его дух не может переродиться. И мне кажется с этой идеей коррелирует и жить за другого. Потому что у этого человека жизнь кончилась, а у тебя жить продолжается. Ты берешь на себя не всю ношу жизни другого человека, но хотя бы часть. И если ты живешь по максимуму, то человеку должно быть лучше. А есть душа, нет души…
Почему ему должно быть лучше?
Потому что ты живёшь с памятью о нём. Ты живёшь, веселишься, болтаешь, придумываешь какие-то новые проекты, да что угодно, стараясь по максимуму. И помнишь об этом человеке, который этого всего лишён, который умер и не может всё это познать.
Это как встретиться со старым другом, и потом ему будет что рассказать. Ты в моменты бурной жизни помнил о нём. Если вы когда-нибудь встретитесь на Альфа-Центавре условно, то ты скажешь: вот помнишь, я делал вот это и вот это. И он скажет: да, я знаю, потому что ты помнил про меня.
В Танзании верят, что души предков живут до той поры, пока о них помнят. Мне кажется, в этом есть частичка истины, потому что потом проходят поколения, и всё меньше людей помнят, и духи предков растворяются. Сначала они почти материальные, когда про них помнит очень много людей. А потом всё меньше: те, кто помнили, умирают, знания не передаются, и дух истаивает.
Тоже самое и здесь. Когда живешь и помнишь о тех людях, которые тебе были близки и важны, ты как бы подпитываешь их, не знаю, что-то типа этого. Не знаю, мне кажется, что это правильно.
У меня так есть бабушка, которая меня вырастила. Она тоже умерла уже. По жизни, когда я принимаю какие-то важные решения, я думаю, что бы подумала она, если бы я сделал так или иначе. Это помогает мне. Это не призрак другого человека, который нашёптывает тебе что-то на ухо, а что-то довольно светлое. Это след вашего взаимодействия, который ты проносишь всю жизнь с собой.
И это очень круто, потому что ты всегда не один. У тебя всегда есть люди, которые вкладывали в тебя свои силы, и в общение с которыми ты вкладывался. То есть, у вас происходил обмен. И этот обмен никуда не исчезает. То есть, вы много прожили с этим человеком вместе каких-то моментов. Особенно в юности это вообще бомбически. Потому что в юности у тебя всё просто шипит, взрывается, энергия бьёт через край и постоянно идёт очень мощный обмен информацией, идеями. И этот след, который оставляет человек в твоей жизни, он очень большой. И если ты этот след не перечёркиваешь, не забываешь о нём, а несёшь дальше, то этот человек остаётся с тобой, пусть и в таком слепке, отпечатке в вечности, не знаю, как-то так.
И это помогает. Когда у тебя бывают в жизни тяжёлые ситуации, когда тебе поистине хреново. Твои друзья: живые, умершие, люди, которые тебе были близки, — они тебя поддерживают. Идея, что ты не можешь опустить руки и лохануться, помогает, потому что эти люди в тебя верят.
Ты не думал, что уход из жизни в совсем трудной ситуации — это выход?
Я понимаю, что... То есть, я представляю… Я думаю, почему Саша это сделал?..
Я не мог понять изначально, потому что у него всё было хорошо, и очень классный парень, красивый, умный. Сейчас я склоняюсь к тому что это были… Опять же осень, биологические ритмы человека, возможно, блокировка рецепторов дофамина, ещё что-то.
Я всё-таки склоняюсь к биологической подоплеке. Потому что у человека бывает всё хорошо, но ему внутренне очень плохо, потому что у него гормоны радости не могут усваиваться. Ему просто физически фигово, и если это не отслеживать, не лечить, то человеку всегда плохо. Понятное дело, он будет искать от этого избавления. И вот такое избавление он себе нашёл.
Смерть — это избавление?
Для меня никогда не была смерть каким-то выходом, потому что это как-то глупо что ли. То есть я никогда не искал смерти специально.
Мне кажется, мир очень интересен, и в нём очень много всего, что ты не можешь представить. Каждый день — это в идеале, конечно, — по ходу своей жизни ты узнаёшь такие вещи, которые тебя просто удивляют: про то, как живут на другой части света или у тебя за стенкой. И до того, как ты это узнал, ты не мог представить, что такое вообще существует. И эта новая информация, это классно. Это знание. И пойдя к выходу, ты себя лишаешь целой кучи фана. Понятно, что жизнь – это не только развлечения, это и боль, и страдание. Но это всё помогает тебе вырабатывать себя по сути, иначе ты умираешь, так и оставшись на низкой ступени развития. И это не биологическая ступенька, понятное дело, это ступенька развития твоего духа.
Я понимаю, что если меня сравнить в 14 лет, в 25 и сейчас, то это разные люди. Понятно, что во мне сейчас живут все вот эти люди, которые были мной раньше, но у них много внутри изменилось, какие-то надстройки появились. Если бы было четыре меня и каждый из нас умер в таком возрасте, и мы бы встретились, я бы посмотрел на себя четырнадцатилетнего и сказал: ну ты дебил.
И не в том плане… я бы его любил, конечно, потому что это я. Я люблю себя, да — это клёво. Я клёвый вот. Но он ещё не узнал очень много крутых вещей, и поэтому я не считаю, что смерть — это выход.
Я считаю, что смерть — это финал, к которому мы придем все, и нет никакого страха смерти. Ну что боятся того, что ты не можешь изменить? Это глупо.
А как же страх смерти близкого человека?
К сожалению, я привык. Я привык, что все близкие люди смертны, и я смертен, и это позволяет мне стараться общаться по максимуму, пока мы рядом. Потом люди умирают, и ты больше чего-то не получаешь от человека, чего-то, что мог получить. Но с этим ничего не поделаешь.
Поэтому единственный шанс как-то справится с этой утратой — стараться по максимуму обменяться с человеком информацией, пока вы близки, пока вы живы. А потом всё, шанса не будет, и ты продолбаешься.
Понятное дело, на все стулья в детском саду не сядешь, ты не можешь со всеми общаться. Тебе жизни не хватит, чтобы пообщаться со всеми людьми, поэтому ты всегда выбираешь, на что потратить время своей жизни, которая у тебя довольно короткая. Надо выбирать. Это черта взрослого человека, когда он умеет делать выбор и отвечать за него.
А мысль о том, что время ограничено, пришло из-за осознания смерти?
От осознания смерти, конечно, и от осознания сезонности своей жизни.
Сезонности? Поясни.
Есть «Детство», «Отрочество», «Юность». И в каждом сезоне твоей жизни есть свои ресурсы у тебя. В «детстве» у тебя гораздо больше энергии, и твой мозг ещё не научился мыслить шаблонами. Тебе постоянно всё в ярких красках предстаёт. Потом у тебя мозг понимает, что такое энергосбережение, понимает, что нужно выстраивать поведенческие шаблоны. И вместо того, чтобы разглядывать дом, ты идёшь мимо него, и у тебя мозг подсовывает шаблон, что справа дом. Всё, и ты уже не помнишь какие у него кирпичи, какие у него окна. Ты просто прошёл, ты не запомнил. У тебя мозг не обработал информацию.
А зачем ему? Мозг — очень энергосберегающая штука. Он энергоёмкий, он жрёт тучу энергии, но и обучается по ходу жизни минимизировать расходы.
Потом начинается «юность» со всеми этими штуками по поводу девочек, мальчиков, какие-то непонятные шуры-муры, какие-то выяснения своего места «в стае». И это тоже клёво.
Я видел людей, которые в детстве, в юности пережили гражданскую войну, и у них не было этого периода нормального. И я бы никогда не хотел быть на месте этих людей, потому что это прямо жёстко. Человек будто бы вырезает целый пласт своей жизни и не узнаёт то, что он мог узнать.
Лучше, когда у тебя сезоны сменяются один другим. И чем больше сезонов ты проживёшь, тем интереснее и полноценнее будет финал.
Когда ты пережил возраст смерти твоего отца, что ты чувствовал?
Тут очень влияет, что мы с моим папой очень похожи: оба занимаемся туризмом, например, оба любим какие-то испытания диких троп. И мне и ему не сильно нравится город.
Когда нашли его старые плёнки дома, я их отнёс проявлять. Сотрудник центра печати сказал: «Я не понимаю… извините, мы перепечатаем, кадры получились очень блёклые». Он даже не понял, что это плёнка, которой 25 лет было, и что на ней мой отец, а не я.
У меня всегда есть какая-то корреляция в голове с моим папой, и тут как раз есть такая штука… Я как учёный не очень верю в память генов, но какие-то стремления всё-таки передаются биологически. Потому что многие вещи, которые нравились моему отцу, я их не знал, мне о них никто не рассказывал, стали нравится мне. И только по факту я узнал, что есть такое соответствие.
Когда наступил момент, когда я его пережил... Когда стал старше своего отца, это был выход из синхронизации, потому что я начал узнавать что-то новое, чего не успел узнать он.
А в каком возрасте ты узнал, что папа умер до твоего рождения?
Мне изначально говорили, что папа умер — и всё. Я потом дорос, начал понимать, что такое смерть, но какого-то такого щелчка, мгновенного перелома, чего-то ещё, не было.
Был ли страх близкой смерти? Были ли в твоей жизни моменты, когда кажется что вот-вот умрёшь?
Были моменты моей дурости, когда мы с товарного поезда на ходу прыгали. Там реально можно было расшибиться, влететь в столб. Это был мой первый курс. Мы решили с товарищем прокатиться на товарном поезде и прыгали с него, потому что поезд выехал за московскую область, а нам нужно было первого сентября уже появится в институте, это было 31 августа. Это какая-то лютая дичь. Мы поняли, что нужно прыгать, и в тот момент у меня был страх за своего товарища, потому что у меня была уверенность, что со мной ничего не произойдёт. Но я очень боялся за него, что как бы его не размазало.
Было несколько моментов уже на Камчатке, во время экспедиции к полюсу недоступности, когда можно было отъехать в условиях голода. В 2014 году. Там была и куча медведей, но медведи мне не внушали какого-то страха, мгновенной смерти какой-то. Было ощущение, что ты умираешь от голода. У тебя просто калорий неоткуда получать, тело расходует свои запасы. Мы там очень сильно похудели все из-за голода. Немного на грани балансировали. И тогда, собственно, мне снились друзья. И это мне давало силы.
Ну серьезно, если они узнают, что я отъехал где-то от голода... как-то это не эпично! Лучше уж от старости, я не знаю. Это будет хотя бы неожиданно.
И тогда это очень помогало, мотивировало дальше жить. Были моменты, когда нас запирало между перевалами и было нужно лежать три дня в палатке, закутавшись во всё теплое, не тратя калорий, потому что не было, откуда их получать. Просто ждать, пока раскроет перевал. А потом ещё один, и еще один, пока их опять не затянуло.
Но у этого путешествие была конечная цель, то есть, мы знали, куда идём, что там люди, еда. Не было безысходности. Исход был, и главное выдержать. И выдерживали, друг–друга подбадривали, чего-то ржали по чуть-чуть. И выдержали.
Но все же тогда было понимание близкой смерти, но и была реакция «а хрен вам»!
Когда я спину сломал, был непонятный момент, что-то будет со мной или нет? Перед свадьбой я упал, невысоко, с шести метров, но упал неудачно — на мокрую крышу. И сломал спину. Первая моя реакция была такая: нужно проверить, хожу ли я. Потому что я не боюсь смерти, я боюсь увечий, инвалидности, которая лишит меня некоторых возможностей.
Но опять же мозг ищет какие-то пути. Он начинает себя и меня успокаивать, что блин, есть всегда какие-то варианты, что-то можно придумать, как-то жить. Пока лежал месяц, сращивал перелом, я много читал. Мозг сказал: ты не можешь ходить, ну давай читай, у тебя много времени.
И всегда в такие моменты включалось, что есть какие-то варианты и «хрен вам, я не умру». Давай еще поиграем, какого фига!
Это ты к кому обращаешься?
Вам — это не персонально кому-то, нет персонифицированного понимания, кому вам, просто хрен вам! Может, мирозданию или чему-то ещё. И как-то получалось так, что выживал и дальше шёл что-то делал.
На Шпицберген с тобой едет твоя жена?
Нет, пусть хоть один выживет, — улыбается Артём.
Это шутка конечно, но только наполовину. Потому что это очень опасная экспедиция: там белые медведи. И это первая экспедиция, в которую мы берём с собой ружьё. Когда ты ходишь по Камчатке, оно не нужно. Там есть медведи, но они боятся фальшфейера. Он загорается с громким хлопком.
Медведь — это смерть?
Если медведь на тебя нападает, не падай и изображай мёртвого, а бери сук, палку и бей его. Или ещё что, без разницы, потому что сдаваться, поджимать лапы — это плохо, это не по-людски, мне так кажется. Человек в моём понимании не смирится перед судьбой, которая бросает ему вызов. Он может сражаться и проиграть — и это нормально.
Твой отец проиграл?
Мой папа умер, когда они с турклубом шли по порогам на байдарке. Он отдал своё спас снаряжение человеку, который пошёл с ними на сплав и не взял с собой ни шлема, ни жилета. И когда у них перевернулся байдарка, всех било о камни. Но на всех были шлемы, а на моём отце не было.
Он пошёл на этот риск, пошёл как дурак. Я стараюсь таких штук не делать. Я не считаю себя суперменом всесильным. Я знаю, если есть такая штука, где нужно проявить осторожность, то я ее проявлю. Но эта осторожность деятельная, это не осторожность избегания вызова, который нужно принять. Но надо и постараться при этом не погибнуть как-нибудь по-глупому.
Таких смертей много среди туристов, по глупости очень много народу гибнет. И на Камчатке постоянно гибнут люди в тех местах, куда я хожу в экспедиции.
Ты испытываешь страх за жизнь человека, за которого ты взял ответственность в экспедиции?
Я не понимаю людей, которые доверяют свою жизнь кому-то. Либо ты дурачок, либо ты понимаешь, что твоя жизнь — это твоя ответственность.
Я по максимуму стараюсь не допустить смерть человека, который доверился мне как проводнику. Но опять же, если человек, захочет спрыгнуть со скалы, я возможно не смогу ему помешать. В группе тринадцать человек. Если кто-то в конце группы, а я впереди, и он захочет спрыгнуть — он спрыгнет.
А люди иногда начинают вести себя глупо.
Например?
Если ты выходишь на перевал, то тебе нужно утепляться. То бишь, ты выходишь, тебе жарко, и в основном люди начинают отдыхать, раздеваться. И поэтому перед каждым перевалом я рассказываю людям, как они могут сохранить свою жизнь.
Я не беру на себя ответственность, типа «вы точно выживете». Я говорю им, как повысить шансы выжить. Я говорю: преодолеваем перевал, на вершину забираемся, сразу утепляемся. Пофигу, что жарко, сразу утепляемся, чтобы с вас быстро не выдуло тепло, и чтобы сердце не остановилось. Потому что от холода часто останавливается сердце у людей, которые поднимаются и сидят на камушках, и так далее.
И если выходим на перевал, и кто-то не следует моим советам, я на него скорее гаркну слегка, чтобы он или она оделся перед тем, как фотографировать всё вокруг. Я скажу: оденься, пожалуйста, а потом фотографируй сколько душе угодно. Вот это моя ответственность. Я всегда скажу, как им повысить свои шансы на выживание, но никогда не скажу, что я беру стопроцентную ответственность за то, что он выживет.
Как со Шпицбергеном?
Я стараюсь максимально возможно обеспечить безопасность, понятное дело.
Вот я научился стрелять, потому что нужно брать с собой ружьё, и, если что, стрелять в белого медведя. Это моя зона ответственности: научится хорошо стрелять, взять разрешение на оружие. Если человек не соблюдает мои требования техники безопасности, я говорю ему: ну, пока, иди с кем-нибудь другим.
Мы о Шпицбергене всё с группой проговорили. Но если, кто-то не будет следовать моим советам, я его отведу до ближайших людей — и всё, пока. Мне проще потом одному рисковать и догонять группу, чем нести за него ответственность весь маршрут и думать о том, что он может глупо умереть. Такое случалось на других маршрутах.
Смерть в таких регионах ближе?
Занятно, когда читаешь книги старых эпох. Даже 50 лет назад люди совершенно по-другому относились к смерти. Смерть была гораздо более повседневным явлением. Она и сейчас является повседневной, но мы в основном теперь умираем от старости и каких-то болезней. Юношеская смертность очень маленькая. И поэтому люди думают, что они в безопасности. Они выходят из дома и не думают, что с ними может что-то случится.
Это не так, понятное дело. Всегда может сбить машина в городе, ты можешь сесть за руль, и как бы ты аккуратно ни водил, всегда может найтись какой-то дебил, который не щадит ни себя, ни других.
Сейчас мы думаем, что мы... Ну, не бессмертны, когда-нибудь умрём, но когда-нибудь.
Меня бесит, когда близкие мне люди не понимают мой подход к смерти. К тому, что я хочу жить ярко сейчас. Когда предлагаю какую-то идею, дело, люди мне говорят, что так нельзя, так не принято, какие-то рамки, их внутренние стопоры. И это прям безумно тупо.
В опасных регионах, на той же самой Камчатке, среди геологов отношение к смерти совершенно другое. Каждый из них знает, что может завтра умереть. И это прикольно.
Прикольно, что люди в любой момент могут умереть?
Это прикольно потому, что люди гораздо смелее смотрят на жизнь. При этом люди там не боятся смерти. Вроде бы сейчас в крупных городах люди тоже смелые, но нифига, как-то люди аккуратничают, осторожничают, боятся жить по мечте. Потому что так делают все вокруг. Потому что потому.
А там, в опасных регионах, или люди опасных профессий смерти боятся меньше. Все вокруг понимают, что завтра могут умереть, так какая им разница, что сейчас о нём думают. Ему лучше прожить как можно честнее по отношению к себе самому, чем прятаться, таиться, выжидать и в этом страхе умереть, ничего не сделав.
Путь, который мне наиболее импонирует, это знать о своей смертности и знать о том, что она может наступить прямо сейчас. Например, даже в самом безопасном месте у тебя может тромб оторваться, и ты можешь загнуться, никто тебя не успеет спасти.
Поэтому, если ты жил, ожидая, выжидая, откладывая... ну, ты дурачок. Растратил весь свой потенциал, не реализовав его.
Если бы ты мог придумать мир, в котором ты хотел бы оказаться после смерти, как бы он выглядел?
Когда-то в юношестве я фанател от Лукьяненко. У него есть книга "Императоры иллюзий". Есть машина, которая помогает тебе создать идеальный мир и отправиться туда, и ты становишься царём и богом этого мира, придумываешь его законы.
Перестаёшь существовать в одном мире и переселяешься в другой. И сотворивший один из таких миров выбрал не судьбу императора и царя, а стал главой каких-то пехотинцев, морпехов. Мочит ксеноморфов, пьёт, страдает, курит и чего-то ещё.
Мне кажется идеальный мир — это мир, который ты можешь менять, и видеть плоды своей работы. Ты не верховный главнокомандующий, не царь, а просто деятельный человек. И у тебя есть возможность действовать, как тебе хочется, и у тебя нет читов, уловок, которые позволят тебе без усилий получить желаемое. Читы — это плохо.
Важно ли тебе, как тебя похоронят?
На самом деле нет, потому что я не знаю, как я умру. Как похоронят зависит от ситуации. Похороненым быть на кладбище — это для меня немножко… Ну, там какие-то незнакомые люди лежат…
Редко кто туда заходит, а если заходит, то не к тебе, в общем, бред какой-то.
Я не верю в душу, но отношусь к телу как к биологической оболочке. Она мне очень нравится. Она мне помогает взаимодействовать с окружающим миром, но когда я умру, она мне уже не понадобится. Поэтому какая разница? Но если я умру старым, то лучше пусть меня похоронят где-нибудь на даче, например. Если у меня будут внуки, то на их даче, где-нибудь под деревом. Это дерево пусть питается моими микроэлементами — и вот я вырасту в прекрасное дерево. Или ужасное дерево.
Идея, когда прах развеивают, тоже неплохая.
Есть штука, что кто-то боится, что его будут есть черви. Черви прекрасны, они делают землю плодородной, все хорошо. Я не испытываю никаких проблем с червями. Если где-нибудь на перевале останется лежать мой труп и будет пугать всех оскаленной мордой, я буду ржать с этого, если мне будет еще до этого дело.
Заходит кто-то на перевал, а там мои кости такие: «Ахахахахах»! Вот тоже, почему нет?
автор - Аксинья Ремизова
редактор - Пётр Рахманов
Если вы столкнулись с потерей близкого человека и необходимостью организовать похороны, обратитесь в службу Ritual.ru. Наши специалисты помогут решить все возникшие проблемы и провести достойную церемонию прощания. Получить подробную информацию и заказать ритуальные услуги можно по круглосоточному телефону Ritual.ru: +7 (495) 100-3-100
